04.11.2017

100 000 долларов для Бобби Фишера

Первые иностранные деньги я, свежеиспеченный выпускник Московского государственного института международных отношений (МГИМО), получил в руки еще в 1989 году. Это была моя первая зарплата в советско-японском совместном предприятии «Лико-Радуга». Многопрофильная фирма, «дочка» знаменитой «Мицубиси», поставляла в СССР иномарки, открывала рестораны в Москве, организовывала выставки.
Попал я в нее — вы не поверите — буквально с улицы, по объявлению о поиске управляющего. Не знаю, сколько человек откликнулось на объявление, но фирма отобрала только 24 кандидата, в том числе и меня, для прохождения довольно сложного экзамена. Среди прочих требований к кандидатам было указано как желательное знание японского языка, и, видимо, сыграло свою роль то, что я только что окончил факультет востоковедения МГИМО, причем специализировался именно на Японии: меня приняли.
Условия были фантастические: фирма сразу предоставила мне двухкомнатную квартиру, служебный автомобиль, оклад в пять тысяч долларов, плюс некоторую сумму в рублях, премии и проценты с продаж. Выдавали зарплату исключительно долларами.
Старшее поколение наверняка помнит, что за свои услуги разного рода специа­листы, от сантехников в городах до трактористов в колхозах, в те времена предпочитали брать вознаграждение не деньгами, а водкой. Это была валюта простого народа. Ну а тузы повыше — заведующие торговыми базами и универсальными магазинами, чиновники и т.д. – предпочитали полновесные марки и доллары.

И вот первая зарплата, и я получаю на руки заветные пять тысяч долларов. Вернувшись в свою квартиру, созвал друзей, устроил небольшую вечеринку. Кто-то предложил: «Кирсан, тут все свои, давай хоть посмотрим, как такая куча денег выглядит?» Ну хорошо, достал я эту пачку, разложил где пришлось, и стали мы на них смотреть. И тут я подумал: а что дальше-то?
Это были романтические времена, когда Советский Союз открывался миру (в первую очередь в области экономики) и освобождал человеческую инициативу от экономических рогаток и цепей. Многим удавалось невероятно быстро зарабатывать немыслимые до тех пор деньги, и люди буквально сходили с ума от обрушившегося на них богатства. Как пел популярный в те времена бардовский дуэт «Иваси»:

«Мне подняли зарплату
на двадцать пять рублей,
Со мной такого раньше не бывало,
Но всей моей утробе отнюдь не веселей,
Я чувствую: ей мало, мало, мало!»

Я не знаю, о чем думали мои гости, глядя на эти пять тысяч долларов, но я вдруг увидел, что это просто деньги. Только их много. Еще вчера я, студент, считал каждую копейку, экономил: лишь бы на трамвай от общежития до института хватило. А теперь я могу просто взять и купить себе машину. А потом еще одну. И еще. А дальше?
И тут я понял, что деньги не просто дают возможность приобретать какие-то материальные ценности. Они дают свободу. Я теперь могу поехать куда захочу, могу построить буддийский храм в родной Калмыкии. Кстати, в итоге построил и несколько православных храмов. То есть предо мной открываются огромные перспективы для полезных и добрых дел. Просто для этого нужно больше денег, чем пять тысяч долларов в месяц.
Я решил: деньги должны делать деньги. Благо возможности тогда буквально лежали под ногами. Я начал потихоньку вкладываться в собственные проекты и уже через год заработал свой первый миллион долларов. Но это немного другая история.
А еще деньги дают чувство собственного достоинства. По крайней мере, так было для легендарного и очень эксцент­ричного шахматиста Роберта Фишера.
Мое знакомство с Фишером началось с досадного казуса. Став в 1995 году президентом ФИДЕ, я решил повидаться со всеми здравствующими чемпионами мира по шахматам. Посоветоваться, обсудить с ними пути развития (федерация была в тяжелейшем финансовом состоянии, а шахматы как вид спорта — почти в забвении). На встречу согласились все. Кроме Фишера, который заявил, что не станет разговаривать ни с одним выходцем из СССР.
Я опешил: как так, почему? Обратился к известному советско-венгерскому шахматисту Андре Лилиенталю, который жил в Будапеште и хорошо знал Фишера, с просьбой выступить в качестве посредника. Выяснилось, что еще в семидесятых годах в СССР, весьма вольно обращавшемся со священными для Запада авторскими правами, перевели и издали тиражом в сто тысяч экземпляров книгу Фишера «Мои 60 памятных партий». Гонорар (Бобби оценивал его в 100 000 долларов, по доллару за экземпляр) шахматисту так и не выплатили. Вспыльчивый гений обиделся на всю страну.
Тогда я сказал Лилиенталю, что готов из личных средств заплатить этот долг. Через пару дней раздался звонок на мобильный. На чистом русском языке Бобби Фишер сказал, что готов принять от меня деньги, но, поскольку не доверяет банковским переводам, попросил привезти наличными. Он предложил встретиться в Будапеште, на квартире Лилиенталя. «И знаете что? — добавил он. — Привезите русской икры».
Что ж, хорошо, икры так икры. Я упаковал деньги, икру, бутылку водки (об этом Фишер не просил, но такова уж традиция — как выяснилось позже, оказавшаяся вполне к месту) и вылетел в Венгрию.
Фишер встречал меня в аэропорту. Когда мы приехали домой к Андре, чемпион первым делом спросил, где деньги. Я передал ему чемоданчик с долларами, и он тут же принялся методично их пересчитывать. Но скоро бросил это дело и попросту сгреб всю сумму в какую-то сетку-авоську вроде тех, с которыми мы ходили в гастроном за хлебом и молоком.
Андре тем временем сварил пельмени, мы пили водку, закусывали икрой, разговаривали. Я сыграл с Фишером три партии и в одной едва не вышел на ничью. А потом засобирался в обратный путь. Бобби вызвался проводить меня в аэропорт. И там я заметил, что все вокруг как-то странно озираются на нас. Оказалось, Фишер прихватил с собой ту самую авоську, из которой чуть не сыпались доллары, и шел, беззаботно ею помахивая.
Тут я понял: Фишеру были нужны эти деньги не потому, что ему есть нечего (хотя одет он был довольно скромно). Он ценил их как знак признания своего таланта, они тешили его честолюбие, которого у него хватило бы на десятерых. И, я думаю, ему даже было не важно, будут ли это именно доллары. Он был бы счастлив, даже если бы я привез ему эту сумму в рублях, юанях или иенах — но в этом случае получилась бы очень уж тяжелая поклажа.
Вот в чем смысл: счастье нам в конечном-то счете приносят не сами деньги, в какой бы валюте они ни были, а то, что мы действительно ценим и переносим эту ценность на красивые разноцветные бумажки. Разве можно купить за деньги здоровье? А семью? Любовь, дружбу, рассвет, звездное небо над степью?
Но вот парадокс: это двусторонний процесс. Валюта становится деньгами только тогда, когда мы ей доверяем. Помните, какое отношение к рублю было у советских людей? И в СССР, и позже мы называли его «деревянным» за низкую покупательную способность, ограниченное хождение. Потешались над теми, кто вынужден получать зарплату в рублях. Но потихоньку все меняется. Я уверен, что восстановление страны началось, когда мы поверили в свою валюту.
И уже не важно, какой вес она имеет по отношению к другим валютам. Вспомните, когда вы в последний раз интересовались курсом евро или доллара? И не важно, даже если, как в анекдоте времен перестройки, фунт рублей будет стоить доллар: пока мы верим в рубль, рубль нас не подведет.

Источник