16.01.2019

Кирсан Илюмжинов: «Терновый венец президента» – о вечности и о себе

В этот приезд в Париж у меня наконец-то появляется несколько свободных часов. Деловая встреча перенесена на вечер. Весна. Я иду по столице Франции. Тонкий аромат духов смешивается с запахом талого снега, прогорклыми автомобильными выхлопами. Я прохожу по мосту мимо целующейся совсем юной пары, мимо старого улыбающегося лоточника, торгующего значками, цепочками, старыми монетами, мимо туристов-англичан. Вот он, остров Сите. Ко мне медленно подплывает роскошная серая громадина Нотр-Дам.

Я покупаю билет, вхожу в здание, сажусь в третьем ряду, и сладкая медленная боль заполняет грудь. Сколько раз я мечтал побывать здесь! Во мне возникает предчувствие чуда. Душа сжимается в восторженном страхе. И чудо свершается.

Здесь, в соборе Парижской Богоматери, откуда-то сверху, как божественный дождь, обрушиваются на нас звуки органа. Светло и печально откликается душа, и плачет, и очищается. И тогда впервые в жизни ко мне приходит удивительное чувство могучего спокойствия, соразмерности «я» и пространства. И сердце ощущает Бога.

Буддист по мироощущению, рожденный на калмыцкой прокаленной земле, я смотрел на распятого Христа, и земное и бренное ушло в сторону, а душа заискрилась, наполняясь хрустальными звуками. И словно пришла и заново повторилась до деталей та давно забытая ночь в Элисте, когда я лежал на раскладушке в саду, глядя на ночное небо, и вдруг мне открылось нечто совершенно немыслимо огромное – Откровение Судьбы или Неба. А может быть, это был магический знак, который я по несовершенству своему не смог ни прочесть, ни понять.

Бывают такие мгновения в жизни человека. Наверное, потому и тянется его душа к храму, чтобы еще хоть раз прикоснуться к этому прозрачному ощущению, которому и названия-то нет.

Может быть, изначально, в утробе матери своей, ребенок впитывает этот свет, эту любовь, но, выпав в этот мир, он рвет божественную нить, и только душа, но не тело помнит и хранит эту святую искру. И не потому ли наша память живет сразу в трех временах: настоящем, прошедшем и будущем? Нас одинаково тревожат и воспоминания прошлого, и ощущения настоящего, и предчувствия будущего – не от этой ли искры? И не потому ли бывает иногда: жизнь вдруг замрет на бегу и нахлынет секундная, острая и невозможная тоска по той прошлой жизни, которой ты жил до своего перевоплощения?

А может, душа отзывается на немой крик гибнущего дерева, скорбь камня, тоску одинокого умирающего зверя?

Что было в начале бесконечных перерождений души моей – рождение или смерть? И что будет в конце – вдох или выдох Вселенной?

Старые калмыки говорят: «Перед смертью человек делает вдох, вбирая в себя Вселенную, и уходит по ту сторону жизни, унося Вселенную в себе».

Говорят, храмы всегда строили на скрещении магнитных полей земли, и эти энергетические родники очищали человека.

Мир жесток и суров, и законы, которые нами управляют, несовершенны и грубы. Сегодняшнему человеку необходимо покаяние, ибо только многократное духовное очищение возродит нас для будущей жизни. Одни называют это совестью, другие – чувством долга, третьи – Великим Моральным Законом, по которому должен идти человек, пролагая путь последующим поколениям.

Может быть, потому и распался Советский Союз, что, испугавшись, не прошли мы до конца мучительный и светлый путь покаяния и духовного очищения. А значит – распад великого государства на совести всех нас. Пронесли мы чашу сию мимо уст своих. Но спросится с нас по полной мере идущими за нами. И клеймо Иуды поставит на нас последующее поколение. Может быть, может быть.

Я часто думаю: пройдут годы, стремительно пролетит жизнь, и останутся последние десять минут перед смертью, а потом – вечность. И отойдет тогда все суетное, сиюминутное, переосмыслятся события и деяния. Не заплачет ли тогда душа от горестного раскаяния за дела наши? Не содрогнется ли от ужаса? Или с достоинством и спокойствием покинем мы этот мир, зная, что сделали все, что могли, и упрекнуть себя не в чем? За десять минут до смерти… Может быть, вся жизнь наша – это подготовка к этим десяти минутам?

Кирсан Илюмжинов

«Терновый венец президента», 1995